Интервью с регентом Свято-Иннокентьевского храма Ириной Буханец. Часть II

Читать первую часть здесь

О репертуаре, священниках и… идеальном настоятеле

 Многие возмущенно кричат: «Фу! Партес!». Но у меня такое ощущение, что они его с партером путают. Эдакий второй этаж филармонии, где звучит что-то с двумя хорами и с медным духовым оркестром! Абсолютно нет! Это просто многоголосье, и ничего страшного в этом нет.

— Поделись, а как подбирается репертуар? Насколько он разнообразный?

— У нас очень разнообразный репертуар – начиная от древних распевов и заканчивая самыми современными произведениями, из-под пера практически, благо, сейчас 21 век. Люди пишут, выкладывают в интернет, можно сразу брать горяченькое и петь. А подбирается он из вкуса регента, в основном.

— А, вот, скажи, есть такой извечный спор о том, какая музыка должна звучать храме. Кто-то говорит, что надо петь «просто и молитвенно», а некоторым на душу больше ложатся «концертные» варианты произведений. Слышала я и признания в ненависти к партесу. Где грань?

— Что такое вообще партес? Это просто многоголосье. И ничего страшного в этом нет. Многие возмущенно кричат: «Фу! Партес!». Но у меня такое ощущение, что они как-то больше его с партером путают. Эдакий второй этаж филармонии, где звучит что-то с двумя хорами и с медным духовым оркестром! Абсолютно нет. Монодийные произведения, которые многие призывают во всех храмах петь — скучны, и ухом обычного прихожанина будут тяжело восприниматься. Очень хорошо знаменные распевы идут к службе, но в гармонизации, и, причем, современной. К чему привыкло ухо? Все-таки прошло много веков, и музыка изменилась. А партес, в том понимании, в каком его воспринимают прихожане, тоже бывает разный: есть молитвенный, а есть нет.

Я подбираю репертуар по численному и по количественному составу. То есть, я вижу, сколько голосов, и смотрю, где и какие партии поются, у кого соло проводится, справится ли он, оцениваю диапазон. Часто для произведений, которые нравятся, но которые мы не можем спеть, делаем аранжировки, и все равно их поем. И, конечно, ориентируемся на вкус наших священников. У нас у каждого батюшки свои пожелания к службе: кто-то очень любит знаменный распев, а кому-то нужны лишь обиходные мелодии, потому что остальное ему мешает. А кто-то любит «вон ту песню красивую, которую вы позавчера пели, спойте ее еще раз». Поэтому ориентируемся часто еще и на предпочтения служащего священника.

— Раз уж зашел об этом разговор, насколько сильно клирос должен подстраиваться под священника?

— Под священника должен подстраиваться однозначно. У каждого свой темп, тон. У кого-то бас, у кого-то тенор. И это я тоже стараюсь учитывать, чтобы ему тоже было удобно. Если мы будем петь очень высоко, а у священника бас, ну, тяжело ему будет с нами. Он будет пищать, надрываться, срывать свой голос. Нам это не надо. И, конечно, мы всегда стараемся тон задавать от священника, от диакона. Ектении мы даем в его тональности. Чтобы служба слушалась органично от начала до конца.

— Ну, если мы заговорили о батюшках, давай тогда скажем и о том, какова роль настоятеля в клиросном служении? Какой он, идеальный настоятель для клироса?

— Идеальный настоятель для регента – это тот, который не вмешивается в творческий процесс, но который дает должные указания по ходу, например, вот это нравится, а это – нет, и подсказывает: «а вот тут, пожалуйста, ориентируйтесь на каждение. Закончили – допели, и не надо петь, сколько написано».

Идеальный настоятель для регента – это тот, который понимает, насколько важно участие хора в службе. Потому что есть такие настоятели, лично сталкивалась, которые думают, что, грубо скажем, матушка Зина без музыкального образования, только потому, что она матушка, намного лучше справится с обязанностями регента, чем человек с 25-летним стажем, который очень хорошо руководит хором. Потому что, по его мнению, она не особо духовна. Я встречала такие случаи в храмах Хабаровска, и, при этом, что обычно получалось? Хор понимает, что он уже не хор, и что им руководит уже не профессиональный регент, а человек, который ноты едва знает, но у которого, зато, такой авторитет, и который может так прикрикнуть на Васю, что тот поет не так, что Вася уйдет с клироса и больше никогда не захочет туда возвращаться.

И еще идеальный настоятель тот, который понимает, что клирос – люди творческие. Мы не ждем аплодисментов, но, конечно, нам нравится, когда нам хоть иногда говорят, что мы поем хорошо. При этом нам хочется расти и петь еще лучше. Это тоже немаловажно.

Рецепт благолепного пения

Клирос – это организм, который за всех, молящихся в храме, сколько бы их ни было человек – сто или тысяча, за каждого из них он произносит слова молитвы.

— А, вот, скажи, есть какой-то рецепт, чтобы клирос стройно, молитвенно, красиво и благолепно звучал?

— Надо, чтобы каждый, когда поет, про себя еще и молился. То есть, не просто произносил слова под написанными нотами, а внутри себя сопереживал произведению. Я, например, иногда после больших служб чувствую себя как выжатый лимон, потому что все через себя пропускаю, у каждого пытаюсь вытянуть, каждому показать – вот тут пойте, тут подтяните… Если бы каждый это делал, каждый бы пропускал музыку через себя, а не смотрел в это же самое время, что там ему Петя ответил в «ватсапе», мы бы звучали еще лучше. У нас и так хор обычно звучит хорошо, слаженно, но еще красивее и гармоничнее будет, если никто не будет отвлекаться, будет стараться слушается руку и не пытаться другого перекричать.

— И вот тебе еще обратный вопрос: когда сложно руководить хором?

— Когда хор не собран и пришел, непонятно, зачем. Сейчас в чем проблема? Очень много людей, которые поют на клиросе, совмещают работу, потому что в храме небольшая все-таки оплата. На нее одну не проживешь, особенно, если у тебя еще и семья. Многим приходится совмещать. Это и ансамбли, и преподавательская деятельность, и репетиторство музыкальное. Люди заняты, и они не хотят здесь сильно вникать в процесс. То есть некоторые к клиросному служению относятся как исполнители: пришли, открытые ноты спели, пальцем показываю стихиры, они на вспомненный в голове глас их спели, и дальше этого не идет. Они не знают не то, чтобы устав, а даже чинопоследование. Это незаинтересованность, и это печально.

— Чем, кстати, пение на клиросе отличается от пения в обычном хоре?

— Как творческий процесс протекает в обычном певческом коллективе? Порепетировали, а затем концерт. Ты спел произведение, тебе аплодируют, ты на эмоциях, передохнул и снова на сцену. Здесь нет. Пение на клиросе – это непрерывная молитва и, причем, это диалог. Есть священник, который дает возгласы, а клирос – это организм, который за всех, молящихся в храме, сколько бы их ни было человек – сто или тысяча, за каждого из них он произносит слова молитвы. За всех молящихся – и даже за ту бабушку, которую ты не любишь, и которая за колонной стоит, ты и за нее молишься. И вот, к сожалению, не всякий это понимает.

Если бы каждый это осознавал – какая ответственность на него возложена… И, при этом, ты не ждешь аплодисментов, потому что нельзя петь так, чтобы прихожане аплодировали, ведь это разрушает их молитву. Эту тонкую грань тяжело найти и объяснить каждому. Потому что все-таки есть люди, которые относятся к этому не как к послушанию, у нас же все-таки не работа, а как к очень быстрому забегу, потому что потом надо бежать в другое место.

— Вот сейчас на каждом шагу встречается такой термин как «выгорание». Даже в православной среде сейчас вовсю обсуждают «пастырское выгорание». Встречалась ли ты с таким у певчих? И, как думаешь, каким образом можно поддержать в певчих любовь и интерес к их служению? Есть какой-то рецепт?

— Мне кажется, выгорание — это нечто внутреннее у каждого человека. Не бывает выгорания клироса – это пожар должен был случиться, это немного другое. Нет, это все-таки личное. Каждый человек живет своей жизнью – семья, дети, учеба, работа, да что угодно. У всех свои внутренние переживания. Ты пришел, а у тебя дома какое-то горе. И, вот, не можешь ты настроиться, или у тебя депрессия, или куча работы: ты понимаешь, что тебе завтра надо сдавать кандидатскую или аннотацию написать, а ты не успеваешь. И ты обо всем этом думаешь, и поэтому настроиться на пение тяжело. Это даже не выгорание. Уж выгореть совсем, мне кажется, невозможно. А чтобы себя подпитывать и постоянно пробуждать, надо брать новые произведения. Если у тебя человек поет обиход, не глядя в ноты, и при этом думает: «Боже мой, я картошки на суп не купила, чем я буду детей кормить?», о каком служении и службе может идти речь? И постоянно людям надо напоминать, где они находятся, и что они делают. Потому что, например, у нас, сейчас состав, в основном, молодой. Люди со своими переживаниями, стремлениями, многие заняты учебой. Выгорание? Не знаю. Для меня, наоборот, клирос – это отдушина.

— О! Раз речь зашла про новые произведения, тогда еще один провокационный вопрос. Могу, конечно, ошибаться, но я встречала, условно, два основных подхода к подбору репертуара – постоянное его обновление или же, напротив, дикий консерватизм и  использование одного готового «набора». Пение одного и того же годами. Сторонники первого приводят довод, что надо расти и развиваться, другие же говорят – не до жиру, пусть поем все простое и одинаковое, зато чисто. Ты, сама, какого взгляда придерживаешься? И, вообще, от чего это зависит, от состава, от регента?

— Подход зависит, большей частью, от состава. Регент по своему вкусу может любить, например, восьмиголосные хоры. Они очень красивые. Но у него четыре человека. И не может он их спеть, поэтому, чаще всего, репертуар подбирается под состав. Например, у меня пришли на службу сопрано, альт и тенор, а нет баса – тогда мы берем произведение для трехголосного однородного хора, и тенор поет нижнюю партию. И тогда это слушается красиво, потому что если мы возьмем четырехголосное произведение, и выпустим из него голос, будет звучать уже пусто.

А вообще репертуар, который, в принципе, мы поем, он тоже разный. Я уже говорила, у нас есть и обиход, и гармонизация знаменных распевов, и произведения современных авторов, и даже произведения на языках оригинала – на греческом, например, часто поем. А что мы будем исполнять — определяется непосредственно перед службой, потому что, к сожалению, не всегда знаешь, все ли придут. Вот, в субботу и воскресение, когда состав полный, тогда мы уже, как говорится, «отрываемся», и поем уже то, что нам нравится. Ну, а развиваться, конечно, надо. Чтобы петь постоянно одно и тоже, я не знаю, насколько это надо быть закостенелым, и, мне кажется, это будет вести только к регрессу.

Каким должен быть регент?

Каждая служба – это беспрерывный молитвенный процесс. Это не концерт, ты не ждешь отклика, не жаждешь аплодисментов и понимаешь, что ты просто часть молитвенной системы. И если один ее винтик раскрутится – все, уже не будет цельности службы, и ты просто не выполнишь свою миссию и возложенных на тебя обязанностей.

— Давай еще немного поговорим непосредственно про регентское служение. Вот, на твой взгляд, какими ключевыми качествами должен обладать регент?

— О, их много! Регент, в первую очередь, как ни крути, должен быть профессиональным музыкантом. Желательно, чтобы он был по специальности хоровик-дирижер. Потому что если ты просто музыкант, например, инструменталист, то, да, у тебя есть слух, и ты привык обращаться с инструментом. Но ты открыл ноты – и ты играешь. А здесь у тебя хор, который, по сути – многострунный инструмент, и чтобы каждую струну настроить… это тяжело. Потому что невозможно залезть рукой в чужой голосовой аппарат, настроить там все, как надо, и каждый раз, как певчий приходит, ты просто включаешь кнопку – и все, он поет, как положено. К сожалению, это невозможно. Это должен быть идеальный слух. Ты должен слышать всех и каждого, чтобы, если надо, во время пения подсказать: ты занижаешь, а ты, наоборот, подтяни. И весь этот процесс постоянно надо контролировать. То есть, в первую очередь, профессиональный музыкант.

Второе. Конечно, он должен быть воцерковленным человеком и должен понимать, в чем смысл его служения, чтобы это донести и хору. Если человек совсем светский сразу пришел, ему будет очень сложно, ведь процесс репетиционный и концертный, мы уже говорили, кардинально отличается богослужения. Это разнополярные вещи. То есть, весь процесс музыкальности светских хоровых дирижеров нацелен на что? Разучить произведение, сделать его идеальным, со всеми оттенками, чтобы потом, исполняя на сцене, найти отклик в душе у своих зрителей, получить аплодисменты и испытать катарсис. У нас же полностью наоборот. У нас, конечно, тоже есть спевки, но каждая служба – это как беспрерывный молитвенный процесс. Это не концерт, ты не ждешь отклика, не жаждешь аплодисментов и понимаешь, что ты просто часть молитвенной системы. И если один винтик раскрутится – все, уже будет не то. Не будет цельности службы, и ты просто не выполнишь свою миссию, возложенных на тебя обязанностей.

Значит, регент – это христианин, музыкант, хоровик с «большими ушами». И, конечно, это должен быть еще и педагог. Потому что хор – это самый уникальный инструмент — это собрание личностей. Иногда настолько разных, что приходится временами быть и психологом. Люди, бывает, и ссорятся, и не понимают друг друга. И предъявляют друг другу какие-то требования. Или даже свои личные музыкальные пристрастия. Например, Леше не нравится, как поет Вася, и он всю службу ему говорит, что тот поет неправильно. Не обращая внимания даже на регента, который говорит: «Леша, есть регент, который сам скажет Васе, хорошо он поет или плохо. Может, ты поешь еще хуже него?». Поэтому, регент – это  еще педагог. А еще регент – это посредник между алтарем и хором. То есть обязательно это должен быть человек, который знает чинопоследование службы, ну, и, в идеале, все возгласы священника регент тоже должен знать наизусть. Потому что он должен понимать, в какой момент ему нужно показать хору вступление, чтобы тот спел. Если ты этого не знаешь, будут паузы, таким образом, цельность службы будет разрушаться, она уже не будет слушаться как единое целое от начала до конца.

— А что скажешь о духовных качествах? Регент должен быть подвижник, молитвенник или аскет?

— Я думаю, это еще должен быть человек, у которого внутри «горит», чтобы хор «заразить», чтобы даже ауфтакте этот огонь передать, и все бы запели так, как тебе надо. Подвижник – ну, только если всех к чему-то подвигнуть? К хорошему пению, например, тогда — да. А аскет – это человек, ведущий замкнутый образ жизни, уединяющийся, а регенту так нельзя. Ему надо, наоборот, всех собрать. Это больше собиратель. Мне кажется, это должен быть такой моторчик-«энерджайзер», который всех заводит.

— Ну, и последний вопрос. Не так давно нас в храме появилась традиция уставных Богослужений. Поделись впечатлениями от ночных служб? Страшно не было за такое браться?

— Поначалу мне очень нравилось. И нет, мне не было страшно, потому что, когда шестнадцать лет назад мы начинали служить, мы, в принципе, служили без сокращений. Службы были намного дольше, но я все это знала. Единственная сложность, которая у нас была, с библейскими песнями, которые, кроме как постом, в принципе, нигде уже не поются, даже не помню, с какого века. Их не принято петь. Самое тяжелое в этих богослужениях даже не их длина, а то, что они проходят в ночное время. Голос спит, аппарат спит, мозг пытается уснуть. Собраться, конечно, очень тяжело, и, бывает, что ты что-то читаешь, а мозг, по крайней мере, какое-то его полушарие – спит. Это тяжело только в плане физическом.

А в духовном, конечно, это замечательно: ты не торопишься, не ограничен по времени. Ты стоишь и спокойно молишься. Те же кафизмы ты читаешь полностью, и ты понимаешь их смысл, а не так, что выхватил кусок, а что было до того – уже и не помнишь, потому что два дня назад читал. Ты от начала до конца службу понимаешь, что делаешь и зачем. А в последний раз людей было немало – и нам приятнее было с ними молиться. Еще бы побольше братии молящейся, чтобы батюшки их сильнее как-то на посещение таких служб воодушевляли, было бы совсем замечательно!